День защитника Отечества в России отмечают по-разному: кто-то считает, что к празднику имеют отношение только военнослужащие, а кто-то видит в этом дне отличный повод порадовать любимых мужчин рядом. Мы решили придать 23 Февраля особый символизм и сегодня публикуем большое интервью защитника детей.
Для меня это был простой этап, потому что у меня почти вся семья — врачи. Папа, дед, обе бабушки. Поэтому, когда я после школы совершенно не знал, куда пойти, это был довольно очевидный выбор.
Но я вообще никогда не думал, что в итоге окажусь детским онкологом. Когда я пошел учиться, знал только, что мне совсем не хотелось быть как мой папа и дед — они военные врачи. Поэтому я пошел в максимально противоположную область — педиатрию. Когда закончил учиться, думал стать врачом общей практики. Но случайно узнал, что Борис Владимирович Афанасьев хочет развивать у нас направление детской онкологии и набирает студентов. Он устроил меня в ординатуру в Москве к Александру Григорьевичу Румянцеву. Обучение проходило на базе Российской детской клинической больницы — огромного и нового на тот момент медучреждения с очень интересными больными
Для меня это был замечательный опыт. Во время обучения я понял, что детский онколог — динамичная и интересная профессия. Посмотрел, как лечат лейкозы, делают трансплантации. Борис Владимирович направил меня учиться дальше, в НИИ им. Блохина. Оттуда я уже вернулся в Петербург начинающим детским онкологом. И, собственно, только лет через шесть-семь я этим онкологом стал.
Наверное, в такой сложной специальности необходимо хотя бы пять лет, чтобы вообще понять, чем ты занимаешься. Первые годы нужно полагаться на мнение старших товарищей, а вот примерно через пять лет, по моему опыту, можно уже начать принимать какие-то самостоятельные решения.
Илья Викторович. Фото: Ольга Стриженкова для свет.дети
Сложный вопрос. Я не очень верю, что есть вещи, к которым человек приспособлен от рождения. Но есть профессии, которые конкретному человеку в большей степени соответствуют.
Детская онкология и гематология — особенная область. Очень интересная, быстро меняющаяся. Вещи, которые я знал десять лет назад, уже не работают. Если человеку нравится, что постоянно происходит что-то новое, что-то становится лучше, то это хорошее место для работы. С другой стороны, здесь удерживаются далеко не все — потому что тяжело морально. Но при этом в детской медицине сосредоточены далеко не равнодушные специалисты, которые могли бы легко переносить тяжелый эмоциональный груз. Это область, где в основном работают хорошие люди. Тут своя атмосфера — всегда есть поддержка, сотрудничество, помощь. Люди приходят разные, но остаются только определенного склада — профессия их отбирает.
Наверное, сочетание стремления все время узнавать что-то новое и определенного типа характера и есть что-то вроде призвания.
Конечно. В любой профессии существует какой-то талант: может быть и очень талантливый слесарь, и очень талантливый врач. Умение проанализировать информацию, увидеть какие-то зацепки, симптомы, синтезировать это все в цельную картину — и при этом обладать эмпатией — наверное, это и есть врачебный талант. Мне этот термин нравится больше, чем призвание. Он лучше описывает то, что есть в медицине.
Илья Викторович с одногруппниками во время учебы в Санкт-Петербургском государственном педиатрическом медицинском университете. Фото из личного архива
Без эмпатии здесь совершенно невозможно. Выгоревший человек тоже не сможет работать в онкологии. С выгоранием надо постоянно работать. Например, есть разные психологические методики. Наше отделение реабилитации старается помогать сотрудникам в этом плане — организовываются специальные психологические группы. Очень помогает переключаться работа не только с пациентами, но и со студентами. Когда и лечишь, и преподаешь — это совершенно другой род деятельности, в отличие только от практики. И это большой плюс работы в университетской клинике.
Да, почему нет? Есть совершенно замечательные врачи-практики, которые не занимаются наукой — им это неинтересно, не хочется тратить на это время. Часто они даже быстро защищаются, но корочка нужна им исключительно как показатель статуса и подтверждения квалификации. Но это не делает их плохими докторами. Далеко не любой врач должен идти в науку. И то, что сейчас какие-то научные регалии и звания — зачастую обязательное требование, это, на мой взгляд, неправильно.
В нашей клинике практически невозможно не заниматься наукой и не преподавать. Для Бориса Владимировича Афанасьева, который был основателем клиники и до недавнего времени руководил всем, это был принципиальный момент.
У нас есть медики, которые практически не имеют отношения к науке — мало, но есть. Но все-таки, здесь отобраны и удерживаются те специалисты, которые и преподают, и занимаются наукой, и лечат. И заниматься этим легко, потому что созданы все условия, специально дается на это время. Я вообще думаю, что показатель хорошей клиники или отделения — возможность заниматься чем-то помимо лечения. И, как мы уже говорили, это очень важно для того, чтобы не выгореть, оставаться в здравом уме.
Портрет Бориса Владимировича Афанасьева в НИИ ДОГиТ им. Р.М. Горбачевой. Фото: Ольга Стриженкова для свет.дети
Для эмоциональной помощи у нас есть профессиональные психологи, которые оказывают семьям огромную поддержку на всех этапах лечения. Но и нам тоже немного приходится быть специалистами в этой области и действительно находить индивидуальный подход к каждому. Есть отдельная беда нашей медицины — с родителями часто не разговаривают. А разговаривать с ними необходимо, и довольно-таки много. Это вообще очень значительная часть работы врачей. Часто просто хороший разговор помогает решить много проблем в будущем. Конечно, важно и просто выслушать. И главное — никогда не обманывать. Иногда можно утаить какую-то информацию — это может помочь сгладить острые углы. Но напрямую говорить неправду не нужно никогда.
Не всегда. Далеко не все могут хорошо воспринимать информацию полностью. Есть люди, которые хорошо ее обрабатывают, и им она нужна в полном объеме и детально. Некоторым родителям можно дать ссылки на клинические исследования: они могут их сами прочесть, проанализировать, и им будет легче от этого. А есть люди, которым сложно разом обработать много информации, особенно в стрессовой ситуации. Ребенок заболел, все плохо, пришли в больницу — а тут доктор рассказывает кучу всего, да еще и с цифрами. Здесь нужно все сократить и донести очень просто и понятно. Это, наверное, отдельное для врачей искусство.
Да, в какой-то степени есть. Я никогда не старался специально подружиться с родителями или пациентами — хотя бы потому, что в нашей специальности это очень рискованно. Но все равно есть пациенты, с которыми связь поддерживается еще много-много лет после того, как мы расстались. Это же так приятно, что есть дети, у которых все хорошо. И сильно помогает в работе, когда кто-то присылает добрую весточку.
«Илья Викторович не был лечащим врачом Сабрины, но много участвовал в ее лечении. Я ему очень благодарна! Он всегда объяснял все грамотно и доступно, терпеливо слушал и отвечал на все вопросы. Именно он уверил нас, что все будет хорошо, и дал надежду на выздоровление».
«Илья Викторович очень внимателен и к своим маленьким пациентам, и к родителям. Ведь часто в стрессовом состоянии мы далеко не с первого раза понимаем врачей, переспрашиваем по десять раз. Особенность Ильи Викторовича — способность грамотно донести до родителя всю ситуацию, которая происходит с ребенком. И, конечно, его безусловный дар — это наука! Огромная благодарность от нас этому замечательному и отзывчивому человеку».
«С самой первой встречи с Ильей Викторовичем было понятно, что передо мной специалист, отлично знающий свою профессию. К тому же, это человек с большой буквы — добрый, понимающий ситуацию, в которой мы оказались. Он всегда на связи с родителями, независимо от времени суток, готов в любое время помочь и дать совет. Общаясь со многими родителями из клиники, я ни разу не услышала отрицательного отзыва о нем — все его уважают и ценят. Здоровья Илье Викторовичу и его близким и огромное материнское спасибо!»
Это, отчасти, моя роль. Я ситуативно добрый — так получается. Добрый доктор — это как хороший полицейский.
Сейчас есть много пациентов, которых я не веду, а только консультирую. В этих случаях я прихожу, смотрю бумаги, мы говорим с лечащим врачом и вместе принимаем решение. В такие моменты, когда я не занимаюсь большим количеством насущных проблем пациента, я могу себе позволить быть добрым. Но неправильно думать, что я — добрый доктор, а лечащий врач — это злой врач, который все время запрещает есть вкусное и надоедает с ограничениями. По сути, все доктора — добрые. Просто некоторые еще немного занудствуют, потому что у них такая работа.
По-моему опыту — достаточно. Моя жена тоже медик, и раньше мы работали здесь вместе. Сейчас она ушла на более спокойную работу, поэтому наша ситуация стала немного проще. Я думаю, если один из супругов работает так глубоко в этой сфере, тогда это может быть хорошая семья — полноценная, гармоничная, в которой достаточно времени уделяется детям. Если двое — сложнее. У нас в клинике некоторые работают целыми семьями, вплоть до родителей с детьми — и это настоящий героизм, потому что я совершенно не представляю, как они находят время друг на друга. Люди, которым это удается — великие люди.
По отношению к детям ничего не поменялось. Но вот родителей я стал понимать лучше. И общаться с ними стало проще.
Илья Викторович. Фото: Ольга Стриженкова для свет.дети
Наверное, теперь, когда есть семья, в любое свободное время мое хобби — это семья. Раньше я сильно увлекался музыкой, но сейчас этого практически не осталось. У меня есть незаконченное музыкальное образование по классу скрипки, правда больше я играл на фортепиано. Теперь это целиком детский инструмент, перешел по наследству. (Улыбается.) В этом же направлении периодически достаю билеты на концерты, но редко случается. Люблю читать, но опять-таки, сейчас это происходит эпизодически. Хотя здесь большое подспорье, что у меня нет машины: час дороги в метро туда, час обратно — возможность что-то почитать. Из последнего, что прочитал — «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова. Очень интересная книжка.
Хожу. На мультипликацию, по большей части. (Улыбается.) Сейчас я в основном разбираюсь в супергероях и мультиках, редко удается посмотреть какие-то взрослые серьезные фильмы. Тут могу отметить почти все последние пиксаровские мультфильмы — каждый по-своему хорош.
Киновселенная DC у нас с детьми как-то не пошла. Marvel — наше все. Многие фильмы я смотрел по нескольку раз, поэтому про них могу рассказывать долго. (Смеется.)
Честно? Честно, я хотел сегодня пойти в бар. Есть замечательное место, куда ходят доктора из Первого меда — маленький крафтовый бар около университета. Наверное, хотя бы на час туда зайду посидеть с коллегами. Это такое корпоративное место у нас.
Для разгрузки самое лучшее — общение с семьей и друзьями. Какая-нибудь поездка или прогулка. Сон. Проспать сутки — вот что очень хорошо помогает почти в любой ситуации.
Илья Викторович в ординаторской с коллегами Асмик Григоровной Геворгян и Андреем Вадимовичем Козловым. Фото: из личного архива
В нашей работе мы настолько сильно зависим от благотворительности, что ничего плохого я об этом думать просто не могу. Наверное, где-то на треть — и не только финансово, но и в организационной помощи. Для нас это огромная моральная поддержка, потому что часть нашего непростого груза мы можем распределить на фонды, волонтеров, просто неравнодушных людей. Это действительно колоссальная помощь и опора. Благотворительность — это наша реальность.
Когда врач может участвовать в таких вопросах как эксперт — то есть он влияет на принятие решения, но его не определяет — вот это, на мой взгляд, идеальная модель. Когда врач работает как бухгалтер и распределяет деньги — самая плохая модель, которая возможна. Если я эксперт, то остаюсь в стороне и просто говорю свое мнение. А самая худшая для меня ситуация — когда нужно принимать буквальные решения, от которых зависит, дадут кому-то денег или нет. Когда на тебя смотрят родители, которые ищут свою последнюю надежду, а ты вынужден говорить, что здесь деньги будут потрачены зря — это крайне тяжело.
На мой взгляд, идеальная благотворительность — это во многом не об эффективности и рациональности. Это вещь, которая касается морали — добра и зла. В идеальном случае все, что эффективно для регулярной медицины, должно давать государство и страховая система. А благотворительность как раз-таки должна быть больше в той области, где случаются чудеса. Например, где обеспечить полгода-год качественной жизни — своего рода маленькое чудо. То есть там, где критерий эффективности — не главное.
Я думаю, фонды могут помогать нам непосредственно, если будут занимать ту нишу, которую обычно занимают фармфирмы. Например, обеспечить поездку на дорогую и дальнюю конференцию. Это принесет безусловную пользу пациентам, потому что доктор узнает много новой информации. Значительно лучше, когда врач имеет возможность учиться за счет беспристрастной организации.
И помощь клиникам в нашей реальности всегда воспринимается с огромной благодарностью. Часто дело даже не в том, что денег мало, а в том, что эти деньги очень сложно распределить. И когда что-то нужно из оборудования или лекарств быстро и срочно, помощь фондов неоценима.
Илья Викторович в коридоре отделения реабилитации НИИ им Р. М. Горбачевой, где устроена галерея рисунков пациентов клиники. Фото: Ольга Стриженкова для свет.дети.
Детская онкология в российской медицине — довольно уникальная область, здесь общая ситуация немного лучше. Если брать то, о чем я знаю по рассказам старших товарищей про начало 90-х, то, что было в двухтысячные, и то, что есть сейчас — это три совершенно разные вещи. Это направление стремительно развивается. Есть клиники, где умеют делать практически все, что можно: наша клиника, НИИ онкологии Петрова, центр Алмазова, многие московские медучреждения. В ближайшее время снова появятся новые методы — в иммунотерапии, клеточном инжиниринге, генной терапии. Мы за них уже цепляемся, и они вот-вот станут реальностью.
С другой стороны, Россия — огромная страна, где есть регионы, в которых даже не слышали про детского онколога. И если посмотреть, сколько детей к нам попадает с правильными диагнозами, создается впечатление, что часть просто теряется по дороге в этом процессе. Я думаю, что именно в этом плане нужно улучшать взаимодействие. Здесь больше важен даже не медицинский аспект, а образовательный. Детская онкология — очень коварная штука. Детей с опухолями мало, но они есть. И есть врачи, которые никогда в жизни не заподозрят такого диагноза. Если будет ранняя диагностика, вероятно, общая картина улучшится.
Ситуация по стране сейчас в целом неплохая, но очень неровная. Отдельные центры и области сильно выбились вперед, но если отъехать от того же Петербурга всего на 100–200 километров — картина меняется кардинально. В детской онкологии не должно быть столиц и регионов: это общее дело, которое должно делаться одинаково хорошо. И еще это та область, где люди лучше приспособлены, чтобы работать вместе — меньше тянут одеяло на себя. Я надеюсь, что это взаимодействие будет постепенно улучшаться в ближайшие годы.
Беседовала Ксения Карасева
Фонд «Свет» помогает детям с онкологическими заболеваниями на всех этапах лечения. Поддержите наших подопечных, чтобы счастливых историй выздоровления стало больше.
