В очереди перед дверью кабинета детского онколога Ольги Григорьевны Желудковой сидят несколько семей, в руках — толстые папки с анализами и обследованиями, в мыслях — надежда. Время уже пять вечера. Все ждут терпеливо.
— Вы на сколько записаны? — полушёпотом спрашивают друг друга родители.
— На 14:00, задержка на три часа, но это ничего: Ольга Григорьевна всех примет и в два, и в три ночи. Великий человек, — отвечает папа Даниэля из Кемерово. — Я у неё как-то спросил: «Вы когда отдыхаете, Ольга Григорьевна?» Так она мне ответила: «Если я буду отдыхать, дети не будут выздоравливать».
Даниэль внимательно смотрит на папу, бережно держа в руках корзинку бело-жёлтых хризантем. Сегодня своего врача, Ольгу Григорьевну, он увидит впервые и услышит долгожданное: «Всё хорошо, отправляю на наблюдение».
В её небольшом кабинете, размером три на три, разместилась целая галерея фотографий пациентов: вот парень с неоперабельной опухолью — стал футболистом и живёт во Франции, вот девушка с медуллобластомой — ей уже 30 и она известная певица, вот ещё одна пациентка — вышла замуж и уже родила двоих.
Между собой родители называют Ольгу Григорьевну «Богом в женском обличии»: она верит даже тогда, когда шансов практически нет.
«Однажды прихожу в реанимацию к девочке с опухолью мозга, у неё случилось кровоизлияние, сама уже не дышит. Врачи говорят — случай смертельный. Я отвечаю: „Нет, ребят, смертельных случаев не бывает, будем лечить“. Пока мы шли от реанимации до отделения, доктор мне всё приговаривал: „Ну что вы, Ольга Григорьевна, в девять вечера приехали, всё равно не выживет“. Я молчу и думаю: главное, чтобы остальные коллеги согласились, пусть 1%, но мы попробуем. Доктора в итоге поддержали. Мы провели пациентке цикл химиотерапии и сняли её с аппарата, а ещё через четыре цикла неожиданно открывается дверь в мой кабинет, стоит она со скрипкой в руках и начинает играть. Сейчас ей 20. Тот доктор каждый раз при встрече говорит: „Ольга Григорьевна, ради Бога, извините“. Он признал, что ошибался, а я врачам всегда говорю: если есть хотя бы 1% — поверьте в него».
Но даже в случаях, когда помочь ребёнку не удаётся, родители не злятся и не винят — для врача это большая ценность. «Они всегда пишут, благодарят, приносят фотографии. Вот парень, которого мы вылечили от медулобластомы, — Ольга Григорьевна показывает сообщение в чате с родителями и не сдерживает слёзы. — Спустя 11 лет у него обнаружили вторичную опухоль, к сожалению, спасти не удалось. В какой-то момент это была победа, жаль, что не навсегда».
Ольга Григорьевна признаётся, что больше всего не любит вопрос: «Сколько нам осталось жить?» «Когда родители приходят и говорят, что им доктор сказал, осталось 2-3 месяца, я отвечаю: „Вернитесь и спросите, а сколько ему осталось? Если он про вас знает, значит, наверняка, и про себя тоже“. Я давно работаю, но определить, когда больной умрёт, невозможно. Был у меня 10-летний пациент, которого я отправила на лучевую терапию. Мама звонит в слезах: рентгенолог сказал, осталось жить три месяца. Я говорю: „Значит три месяца лечимся — и никаких разговоров“. Сейчас парню 27. Никто никогда не может сказать мне: „Он тяжёлый, его лечить не надо“»
За рассказами о детях Ольга Григорьевна совсем мало говорит о себе, а каждый личный вопрос всё равно сводится к историям пациентов.
Работу онколога в своей жизни она считает абсолютной случайностью, безусловно, счастливой. В семье никто никакого отношения к медицине не имел: папа — партийный работник, мама — учитель биологии. Когда в 16 лет их с сестрой-близнецом спросили, куда они хотят поступать, обе ответили — в Москву, в медицинский. «Мы жили в Крыму, в Симферополе был мединститут, и я потом всё время себя спрашивала, почему не осталась. Наверное, поводом стало желание узнать Москву. Учёба на педиатра мне нравилась. Хорошо помню свою единственную двойку по патанатомии. На экзамене мне достался билет про саркомы, и я ляпнула, что саркома — это рак. Преподаватель тут же поставил „два“. Но онкологом я не поэтому стала», — смеётся Ольга Григорьевна.
На последнем курсе обучения началось распределение, и тогда же произошла встреча с будущим мужем Михаилом. Ольгу Григорьевну направили в одну из московских поликлиник: сначала она работала участковым педиатром, а после окончания ординатуры — заведующей педиатрическим отделением. Михаил, который всю жизнь мечтал стать онкологом, заведовал лабораторией в институте Гамалеи. А мечту его спустя 15 лет осуществила Ольга Григорьевна. «Миша рассказал своему другу, работавшему в онкоцентре, что я с утра до ночи сижу в поликлинике, и друг позвал меня работать в онкоцентр. А я просто согласилась».
Ольга Григорьевна стала детским онкологом, а потом её пригласили исследовать тогда ещё малоизученные опухоли головного мозга. «Через три года руководитель научного отдела „Нейроонкология“ эмигрировал в Америку и сказал: „Ну, Оль, дерзай, всё в твоих руках“. Он был большим искателем нового, и его идеи перешли ко мне. Но когда он уехал, мне казалось, я никогда в жизни не познаю эту область. Представьте, в середине 90-х была только компьютерная томография — как разобраться, где опухоль, а где просто киста? Я начала с того, что приходила в кабинет КТ, заведующая давала мне пачку снимков, и я изучала. В 2000 году мы создали первый в России протокол лечения медуллобластомы у детей. Он не отличался от европейского, который мы получили спустя два года, но мы смогли начать лечение раньше. Вся страна стала работать по протоколу М-2000. Он объединил онкологов, хирургов, радиотерапевтов, морфологов — это была команда, благодаря которой мы добились результатов: выживаемость выросла. Знаете, как приятно, когда разбирают различные кейсы пациентов на международных экспертных консультациях и коллеги пишут нам: „Вы отлично работаете. У нас нет вариантов, которые мы можем вам предложить“. В России тоже лечат».
Про себя Ольга Григорьевна говорит — рискованная. Когда появилась возможность опробовать экспериментальный препарат для пациентов с тяжёлой формой рака, она пошла на риск. Из трёх человек выжили двое. «Однажды приезжаю в Читу на конференцию, а мне говорят, что для меня есть подарок — выходит та самая выжившая девочка и обнимает меня. Знаете, почему я не боюсь рисковать? Потому что опыт, знания и желание помочь могут привести к колоссальному успеху».
Сейчас Ольга Григорьевна работает в Научно-практическом центре специализированной медицинской помощи детям им. В. Ф. Войно-Ясенецкого в Москве и раз в месяц проводит приём в Медицинском институте им. Березина Сергея в Петербурге. Хотя её рабочий день давно не ограничивается временными рамками, попасть к ней сложно. К счастью, говорит она, служебная квартира находится в пяти минутах от работы — это значит, можно задержаться здесь до двух ночи, а порой и до семи утра. Четырёх часов сна, уверяет она, хватает, чтобы чувствовать себя бодрой. «Так было всегда. Раньше, когда возвращалась поздно, извинялась перед Мишей. Но он никогда ничего не говорил мне, только в субботу и в воскресенье закрывал книгу, выключал компьютер и выводил меня гулять. Он гордился мной и понимал, что во мне нуждаются. Сейчас муж умер, дети выросли, а у меня есть возможность помогать больше».
Выходные дни — суббота и воскресенье, но и те Ольга Григорьевна проводит за научной литературой и консультациями по телефону. Её номер есть у каждого родителя.
— А силы-то вы откуда берёте?
Ольга Григорьевна молчит и улыбается.
— А они приходят ко мне играть на скрипке, присылают фотографии с рождения детей, зовут в гости в Англию — это и есть моя сила. Если хотя бы одному пациенту в день я сказала: «Вы закончили лечение, теперь — под наблюдение» — значит, день удался. А когда их два, три и больше, то сами понимаете...
С онкологическими заболеваниями может столкнуться каждый. Но слушая Ольгу Григорьевну, становится не страшно за настоящее и будущее. Чтобы врачи могли дальше совершенствовать свои знания и разрабатывать новые тактики лечения, важна наша помощь. Поддержите программу «Развитие медицины».